Неточные совпадения
Молиться в
ночь морозную
Под звездным небом Божиим
Люблю я с той поры.
Беда пристигнет —
вспомнитеИ женам посоветуйте:
Усердней не помолишься
Нигде и никогда.
Чем больше я молилася,
Тем легче становилося,
И силы прибавлялося,
Чем чаще я касалася
До белой, снежной скатерти
Горящей головой…
Потом
вспоминал, как он ночевал
ночь в части за буйство.
Она встала, подсела к нам, оживилась… и мы только в два часа
ночи вспомнили, что доктора велят ложиться спать в одиннадцать.
«Это под окном, должно быть, какой-нибудь сад, — подумал он, — шумят деревья; как я не люблю шум деревьев
ночью, в бурю и в темноту, скверное ощущение!» И он
вспомнил, как, проходя давеча мимо Петровского парка, с отвращением даже подумал о нем.
Эту
ночь и сестра твоя всю напролет в бреду пролежала и все о тебе
вспоминала.
— Представьте, он — спит! — сказала она, пожимая плечами. — Хотел переодеться, но свалился на кушетку и — уснул, точно кот. Вы, пожалуйста; не думайте, что это от неуважения к вам! Просто: он всю
ночь играл в карты, явился домой в десять утра, пьяный, хотел лечь спать, но
вспомнил про вас, звонил в гостиницу, к вам, в больницу… затем отправился на кладбище.
«Кутузов», — узнал Клим, тотчас
вспомнил Петербург, пасхальную
ночь, свою пьяную выходку и решил, что ему не следует встречаться с этим человеком. Но что-то более острое, чем любопытство, и даже несколько задорное будило в нем желание посмотреть на Кутузова, послушать его, может быть, поспорить с ним.
Ночами, в постели, перед тем как заснуть,
вспоминая все, что слышал за день, он отсевал непонятное и неяркое, как шелуху, бережно сохраняя в памяти наиболее крупные зерна разных мудростей, чтоб, при случае, воспользоваться ими и еще раз подкрепить репутацию юноши вдумчивого.
Самгин
вспоминал, как она по
ночам, удовлетворив его чувственность, начинала истязать его нелепейшими вопросами.
Вспомнил ее письма.
— А вечером и
ночью, когда ехали домой,
вспоминали детство…
Никогда еще минуты не казались Климу Ивановичу Самгину так истязающе длительными. Впоследствии он нередко
вспоминал эту бессонную тревожную
ночь, — ему казалось, что именно с этой
ночи окончательно установилось его отношение к жизни, к людям.
В окна заглянуло солнце, ржавый сумрак музея посветлел, многочисленные гребни штыков заблестели еще холоднее, и особенно ледянисто осветилась железная скорлупа рыцарей. Самгин попытался
вспомнить стихи из былины о том, «как перевелись богатыри на Руси», но ‹
вспомнил› внезапно кошмар, пережитый им в
ночь, когда он видел себя расколотым на десятки, на толпу Самгиных. Очень неприятное воспоминание…
«Она тоже говорила о страхе жизни», —
вспомнил он, шагая под серебряным солнцем. Город, украшенный за
ночь снегом, был удивительно чист и необыкновенно, ласково скучен.
Самгин смотрел, как сквозь темноту на террасе падают светлые капли дождя, и
вспоминал роман Мопассана «Наше сердце», — сцену, когда мадам де Бюрн великодушно пришла
ночью в комнату Мариоля.
О Петербурге у Клима Самгина незаметно сложилось весьма обычное для провинциала неприязненное и даже несколько враждебное представление: это город, не похожий на русские города, город черствых, недоверчивых и очень проницательных людей; эта голова огромного тела России наполнена мозгом холодным и злым.
Ночью, в вагоне, Клим
вспоминал Гоголя, Достоевского.
Вспоминая все это, Клим вдруг услышал в гостиной непонятный, торопливый шорох и тихий гул струн, как будто виолончель Ржиги, отдохнув,
вспомнила свое пение вечером и теперь пыталась повторить его для самой себя. Эта мысль, необычная для Клима, мелькнув, уступила место испугу пред непонятным. Он прислушался: было ясно, что звуки родились в гостиной, а не наверху, где иногда, даже поздно
ночью, Лидия тревожила струны рояля.
Ночью, в вагоне, следя в сотый раз, как за окном плывут все те же знакомые огни, качаются те же черные деревья, точно подгоняя поезд, он продолжал думать о Никоновой,
вспоминая, не было ли таких минут, когда женщина хотела откровенно рассказать о себе, а он не понял, не заметил ее желания?
Ночью он прочитал «Слепых» Метерлинка. Монотонный язык этой драмы без действия загипнотизировал его, наполнил смутной печалью, но смысл пьесы Клим не уловил. С досадой бросив книгу на пол, он попытался заснуть и не мог. Мысли возвращались к Нехаевой, но думалось о ней мягче.
Вспомнив ее слова о праве людей быть жестокими в любви, он спросил себя...
«Мы», —
вспомнил он горячее и веское словцо Митрофанова в пасхальную
ночь. «Класс», — думал он,
вспоминая, что ни в деревне, когда мужики срывали замок с двери хлебного магазина, ни в Нижнем Новгороде, при встрече царя, он не чувствовал раскольничьей правды учения в классовой структуре государства.
Самгин
вспомнил, что с месяц тому назад он читал в пошлом «Московском листке» скандальную заметку о студенте с фамилией, скрытой под буквой Т. Студент обвинял горничную дома свиданий в краже у него денег, но свидетели обвиняемой показали, что она всю эту
ночь до утра играла роль не горничной, а клиентки дома, была занята с другим гостем и потому — истец ошибается, он даже не мог видеть ее. Заметка была озаглавлена: «Ошибка ученого».
— Кто-то посылает, — ответила она, шумно вздохнув. — Вероятно — хладнокровные, а ты — хладнокровный.
Ночью, там, — она махнула рукой куда-то вверх, — я
вспомнила, как ты мне рассказывал про Игоря, как солдату хотелось зарубить его… Ты — все хорошо заметил, значит — хладнокровный!
— Не знает, что сказать лучшему другу своего мужа! Ты
вспомни, что он познакомил нас с тобой; с ним мы просиживали
ночи, читывали…
Я присел на кровати, холодный пот выступил у меня на лбу, но я чувствовал не испуг: непостижимое для меня и безобразное известие о Ламберте и его происках вовсе, например, не наполнило меня ужасом, судя по страху, может быть безотчетному, с которым я
вспоминал и в болезни и в первые дни выздоровления о моей с ним встрече в тогдашнюю
ночь.
Нельзя винить меня за то, что я жадно смотрю кругом себя, чтоб отыскать хоть одного друга, а потому я и не могла не обрадоваться другу: тот, кто мог даже в ту
ночь, почти замерзая,
вспоминать обо мне и повторять одно только мое имя, тот, уж конечно, мне предан.
Один проезжий мне сказывал, что, выехав рано утром, после проведенной здесь
ночи, и вглядываясь в лицо своего ямщика, он увидел знакомое лицо, но не мог
вспомнить, где он его видел.
Ужели это то солнце, которое светит у нас? Я
вспомнил косвенные, бледные лучи, потухающие на березах и соснах, остывшие с последним лучом нивы, влажный пар засыпающих полей, бледный след заката на небе, борьбу дремоты с дрожью в сумерки и мертвый сон в
ночи усталого человека — и мне вдруг захотелось туда, в ту милую страну, где… похолоднее.
Нехлюдов вышел на двор и хотел итти в сад, но
вспомнил ту
ночь, окно в девичьей, заднее крыльцо — и ему неприятно было ходить по местам, оскверненным преступными воспоминаниями.
Теперь только она живо
вспомнила все эти ужасные
ночи и особенно одну на маслянице, когда ожидала студента, обещавшего выкупить ее.
Вспомнила она, как она в открытом, залитом вином красном шелковом платье, с красным бантом в спутанных волосах, измученная и ослабевшая и опьяненная, проводив гостей к двум часам
ночи, подсела в промежуток танцев к худой, костлявой, прыщеватой аккомпаньяторше скрипача и стала жаловаться ей на свою тяжелую жизнь, и как эта аккомпаньяторша тоже говорила, что тяготится своим положением и хочет переменить его, и как к ним подошла Клара, и как они вдруг решили все три бросить эту жизнь.
И ответы на эти вопросы в эту светлую петербургскую
ночь, видневшуюся сквозь неплотно опущенную штору, были неопределенные. Всё спуталось в его голове. Он вызвал в себе прежнее настроение и
вспомнил прежний ход мыслей; но мысли эти уже не имели прежней силы убедительности.
«Ведь я любил ее, истинно любил хорошей, чистой любовью в эту
ночь, любил ее еще прежде, да еще как любил тогда, когда я в первый раз жил у тетушек и писал свое сочинение!» И он
вспомнил себя таким, каким он был тогда.
Нехлюдову приятно было теперь
вспомнить всё это; приятно было
вспомнить, как он чуть не поссорился с офицером, который хотел сделать из этого дурную шутку, как другой товарищ поддержал его и как вследствие этого ближе сошелся с ним, как и вся охота была счастливая и веселая, и как ему было хорошо, когда они возвращались
ночью назад к станции железной дороги.
Даже
ночью, когда в своей спальне она осталась с мужем и взглянула на его длинную, нескладную фигуру, она опять
вспомнила это слово: «Непосредственность…
Припоминая потом долго спустя эту
ночь, Иван Федорович с особенным отвращением
вспоминал, как он вдруг, бывало, вставал с дивана и тихонько, как бы страшно боясь, чтобы не подглядели за ним, отворял двери, выходил на лестницу и слушал вниз, в нижние комнаты, как шевелился и похаживал там внизу Федор Павлович, — слушал подолгу, минут по пяти, со странным каким-то любопытством, затаив дух, и с биением сердца, а для чего он все это проделывал, для чего слушал — конечно, и сам не знал.
Я подумал было, что он говорит про удэгейцев, и мысленно удивился, как
ночью они ходят по тайге на лыжах. Но
вспомнил, что Дерсу «людьми» называл не одних только людей, и сразу все понял: кабанов преследовал тигр. Значит, хищник был где-то поблизости от нас.
Ночь была тихая, славная, самая удобная для езды. Ветер то прошелестит в кустах, закачает ветки, то совсем замрет; на небе кое-где виднелись неподвижные серебристые облачка; месяц стоял высоко и ясно озарял окрестность. Я растянулся на сене и уже вздремнул было… да
вспомнил о «неладном месте» и встрепенулся.
Стрелки недолго сидели у огня. Они рано легли спать, а мы остались вдвоем с Дерсу и просидели всю
ночь. Я живо
вспомнил реку Лефу, когда он впервые пришел к нам на бивак, и теперь опять, как и в тот раз, я смотрел на него и слушал его рассказы.
Мы с Кетчером проводили целые
ночи напролет, говоря,
вспоминая, смеясь сквозь слезы и до слез.
Дело было неприятное: найти в Лондоне в два часа
ночи комнату, особенно в такой части города, не легко. Я
вспомнил об небольшом французском ресторане и отправился туда.
Но я, как только проснулся,
вспомнил про наших лошадей и про Алемпия, и потому прежде, чем идти в столовую, побежал к конюшням. Алемпий, по обыкновению, сидел на столбике у конюшни и покуривал из носогрейки. Мне показалось, что он за
ночь сделался как будто толще.
Еще был у нас один рассказчик; но тот (нечего бы к
ночи и
вспоминать о нем) такие выкапывал страшные истории, что волосы ходили по голове.
Два дни и две
ночи спал Петро без просыпу. Очнувшись на третий день, долго осматривал он углы своей хаты; но напрасно старался что-нибудь припомнить: память его была как карман старого скряги, из которого полушки не выманишь. Потянувшись немного, услышал он, что в ногах брякнуло. Смотрит: два мешка с золотом. Тут только, будто сквозь сон,
вспомнил он, что искал какого-то клада, что было ему одному страшно в лесу… Но за какую цену, как достался он, этого никаким образом не мог понять.
А в прорехе появлялись новые звезды и опять проплывали, точно по синему пруду… Я
вспомнил звездную
ночь, когда я просил себе крыльев…
Вспомнил также спокойную веру отца… Мой мир в этот вечер все-таки остался на своих устоях, но теперешнее мое звездное небо было уже не то, что в тот вечер. Воображение охватывало его теперь иначе. А воображение и творит, и подтачивает веру часто гораздо сильнее, чем логика…
Одной
ночи доктор не мог
вспомнить без ужаса.
— «А о чем же ты теперь думаешь?» — «А вот встанешь с места, пройдешь мимо, а я на тебя гляжу и за тобою слежу; прошумит твое платье, а у меня сердце падает, а выйдешь из комнаты, я о каждом твоем словечке
вспоминаю, и каким голосом и что сказала; а
ночь всю эту ни о чем и не думал, всё слушал, как ты во сне дышала, да как раза два шевельнулась…» — «Да ты, — засмеялась она, — пожалуй, и о том, что меня избил, не думаешь и не помнишь?» — «Может, говорю, и думаю, не знаю».
— Теодор! — продолжала она, изредка вскидывая глазами и осторожно ломая свои удивительно красивые пальцы с розовыми лощеными ногтями, — Теодор, я перед вами виновата, глубоко виновата, — скажу более, я преступница; но вы выслушайте меня; раскаяние меня мучит, я стала самой себе в тягость, я не могла более переносить мое положение; сколько раз я думала обратиться к вам, но я боялась вашего гнева; я решилась разорвать всякую связь с прошедшим… puis, j’ai été si malade, я была так больна, — прибавила она и провела рукой по лбу и по щеке, — я воспользовалась распространившимся слухом о моей смерти, я покинула все; не останавливаясь, день и
ночь спешила я сюда; я долго колебалась предстать пред вас, моего судью — paraî tre devant vous, mon juge; но я решилась наконец,
вспомнив вашу всегдашнюю доброту, ехать к вам; я узнала ваш адрес в Москве.
А Лаврецкий опять не спал всю
ночь. Ему не было грустно, он не волновался, он затих весь; но он не мог спать. Он даже не
вспоминал прошедшего времени; он просто глядел в свою жизнь: сердце его билось тяжело и ровно, часы летели, он и не думал о сне. По временам только всплывала у него в голове мысль: «Да это неправда, это все вздор», — и он останавливался, поникал головою и снова принимался глядеть в свою жизнь.
Он чувствовал, что в течение трех последних дней он стал глядеть на нее другими глазами; он
вспомнил, как, возвращаясь домой и думая о ней в тиши
ночи, он говорил самому себе: «Если бы!..» Это «если бы», отнесенное им к прошедшему, к невозможному, сбылось, хоть и не так, как он полагал, — но одной его свободы было мало.
Скверная была
ночь, способная не одного человека заставить
вспомнить о теплом угле за жарко истопленною домашнею печью.
Наступила и
ночь темная. Старуха зажгла свечечку и уселась у столика. Помада
вспомнил мать, ее ласки теплые, веселую жизнь университетскую, и скучно, скучно ему становилось.